От истока до устья. Повесть и рассказы - Ольга Трушкова

Василий Тоню поначалу-то даже и не признал – они ведь не соседи, далеко друг друга строились дома Громовых и Прилагиных. Он её лет пять, наверное, не видел, где тут признаешь, коль помнит-то её шмакодявкой. А тут стоит себе девушка городского покроя в платочке явно не домашней вязки, а из-под него золотистые кудряшки торчат в разные стороны. Новые катанки именно её размера – не матушкины, не батюшкины. Правда, шубейка старая, потёртая. Не глянулась девушка Василию поначалу-то, мимо прошёл.

А как прокатился с ней с горки на санях раз, потом другой, так и пошёл наш тихоня куролесить, чтобы привлечь внимание Тоньки, то есть теперь уже Антонины. Наутро даже самому совестно стало. Зачем было из себя выпрыгивать, если она сама, оказывается, братьев Неверовых за ним откомандировала? Конспираторша фигова! Забыла, видно, что в селе тайн не бывает. Братья всё Василию на следующий день и выложили. По секрету, разумеется. А как ещё?

Обиделся он на них. Друзья, называется! Сразу не могли сказать, кому он на празднике понадобился.

Поначалу-то Василий подумал, что он Тоньке нужен как потенциальный член комсомола, но потом покумекал и пришёл к выводу: здесь что-то другое. А что именно, понял лишь тогда, когда сам в неё по самые уши влюбился. Произошло это в следующую субботу, на танцах, куда его опять друзья затащили. Правда, затащили – это громко сказано. Упирался-то он только для виду.

Танцы были в разгаре. В углу сидел то ли брат Антонины, то ли сват и наяривал на двухрядке – родни-то у неё не перечесть, и все там либо балалаечники, либо гармонисты. Тонька поначалу стояла у окна, скромненько так стояла, беленьким платочком обмахивалась. А как только Василий, склонив голову, чтобы не удариться о притолоку, вошёл в зал, крикнула то ли брату, то ли свату: «А ну, давай плясовую!» И так пошла кренделя ногами выписывать, что у Василия дыханье перехватило.. А Тонька глазами в него стреляет, как из двуствольного ружья, да ещё и частушкой его по ушам, по ушам! Это чтобы он, вообще, не оклемался.

Через речку БыстринкуЯ мосточек выстрою,Буду к милому ходить,Буду милого любить!

Куда через Быстринку-то ходить-то? Там ни одного милого не сыщешь, окромя медведя. По ту сторону речки тайга сплошной стеной встала.

Вот так у них всё и начиналось. В общем-то, хорошо начиналось. Так же, как и у всех, кому только-только двадцать годков минуло и кто верит, что завтра будет лучше, чем вчера.

Глава 2

Варвара вошла в сенник, сдвинула развешенные для сушки берёзовые веники ближе к снопикам лечебных трав и заблажила во весь голос:

– Васятка, вставай, окаянный! Вставай, кому я сказала?! Солнце уже к сараю подбирается, а он всё дрыхнет! Опять до третьих петухов с Тонькой валандался?

Она стянула с сына одеяло и жиганула по загорелым плечам скрученным в жгут полотенцем.

– Оженю паразита! Ей-ей, оженю гулёну непутёвую!

Василий сел на полатях, потряс курчавой головой и с хрустом потянулся.

– Не замай, матушка, я и сам скоро женюсь.

Варвара ахнула, бухнулась на приступок и слёзно заголосила:

– Неужто на Тоньке? На этой ледащей? Да она ж тебя голодом уморит, неумеха чёртова! Да у них вся родова такая, что не приведи Господь! Голытьба голытьбой! У них у всех руки из задницы растут, что у мужиков, что у баб!

– Я же не на всей родове Потехиных собираюсь жениться, а только на Тоне.

В его больших синих глазах, опушённых густыми и длинными ресницами, заплескалась улыбка, а в глубине – бесконечная любовь и жалость к матери. Ну, вот чего, спрашивается, она так переживает за какую-то там родню Тони? Да, это правда, что славу и её родня, и семья её нажили недобрую, но причём здесь Тоня?

«Оженю!» Знает Василий, кого она себе в снохи выбрала! Как бы не так! Не те времена нонече, чтобы родители детями командовали! Сам женюсь! Вот управимся со страдой – на Покрова сватов зашлём, там, глядишь, и свадебку сладим. А как перейдёт Тоня из родовы ледащих Потехиных в родову работящих и зажиточных Громовых, то станет бабой уже нашей родовы. И ежели чего не умеет она делать, так научится. Разве её вина, что родилась она в такой семье? Родителей не выбирают.

Он вышел на крыльцо, обвёл взглядом подворье. Привязанный к новой телеге Воронок степенно жевал свежескошенную траву. Вторая телега стояла под навесом, значит, Карька получил выходной и, стреноженный, пасётся на выгоне. Отец уже уехал на покос либо с Фёдором, либо с Иваном, а на гребь Василий, дед и девки поедут на Воронке.

Девками у Громовых называли всех невесток, снох, дочерей и внучек независимо от их возраста.

У входа в стайку суетились куры. Гуси важно прошествовали к специально выпиленной для них дыре в крепком заборе и направились к пруду лакомиться ряской. Хорошая птица, эти гуси: летом корма совсем не требуют, питаются травой, а для полного роста им два-три месяца хватает. Оставишь на зиму пару-тройку гусынь с гусаком к ним в придачу – к зиме получишь целый ларь нежнейшего мяса.

На нижней ступеньке высокого крыльца сидел семидесятипятилетний дед Тарас и вставлял в дёсны граблей недостающие зубья. Василий присел рядом. Заметив внука, дед прищурил в доброй усмешке свои чуть поблёкшие от времени, но всё ещё зоркие и по-молодому лукавые глаза.

– Что, паря, досталось тебе от матери?

Василий почесал затылок, взъерошил свои густые курчавые волосы цвета крыла ворона, сокрушённо покачал головой.

– Досталось, дед. И чем ей Тоня-то не по нраву?

– Ты, Васятка, на матерь-то шибко не серчай, она ить только добра тебе желает. А Тонька…

Дед пожевал губами, отставил в сторону починенные грабли и посмотрел в сторону соседней улицы, где жили Прилагины, а по-уличному Потехины.

– Время, нонеча, конешне, другое настало. Но ить в любые времена работать надобно, потому как трудом своим живёт человек и им же славится. А кто из Прилагиных трудом аль ремеслом каким славен был? Никто. Прадед Тоньки, не тем будь помянут, смолоду и до самого последнего своего часу только и знал, что на балалайке играть да народ частушками потешать, за то и был прозван Потехой. Дед её, мой годок, дальше пошёл. Он уже игре на гармонии обучился. Помню, придём на вечёрки, всё девки гужом перед ним скручиваются, а вот взамуж за него не кажна согласна была.

Глянулась ему Ефросинья, дочка Кузьмы Копылова, шибко глянулась! Глянулся ли он ёй, об том не ведаю, брехать не стану. Но взамуж пошла она за Свирида, за мельника, потому как он работный был, а не балаболка, не пустозвон с гармонией да с припевками.

– Так, может, Ефросинью за мельника того силком отдали? За богатство?

В голосе внука прозвучала насмешка.

– Силком, говоришь? За богатство?

Дед нахмурил седые брови, покачал головой.

– Нет, Василь, Сибирь-матушка – это тебе не Расея. Тут на волю никто ярма не набрасывал, и пойтить супротив её, то бишь воли той, даже думать не моги! Конешне, бывало, что матерь с отцом противились выбору сына аль дочки, так те всё одно по своему выбору женились и взамуж шли. Тебя тоже никто неволить не станет.

А про богатство ты, паря, зря так сказал. Оно ить только в сказках злато-серебро с неба падает да ишшо ленивым иванам-дуракам прямо в руки, а их работные и умные братовья при своих антиресах остаются. Богатство, паря, из мозолей зарождается и на них же возрастает. Всё держится на трудовых руках, а не на балалаечных струнах…

Дед Тарас опять взял в руки грабли, покрутил, оглядел их со всех сторон, будто проверил, ладна ли починка, и продолжил:

– А касаемо Тоньки ты, внучок, подумай. Крепенько подумай! Не рубаху нову выбирашь, а жену, то бишь супругу. Ить быть супругами – это быть в одной упряге, вдвоём один воз везти да ишшо не в разны стороны тянуть его, а в одну. Подумай, паря, будет ли Тонька супругой тебе, поможет ли воз везти, аль тебе одному доведётся тужиться? Да тужиться-то не час-другой, а целу жизню.

Он встал, отряхнулся от щепы, прислонил грабли к стене сеней и завершил разговор:

– Ладно, хватит лясы точить. Иди умывайся, завтракай да на гребь налаживайся. Погодка ноне суха стоит, только вот Илья-то не за горами. Управиться бы до его приходу, а не то сгноит он наше сенцо.

Вслед за дедом поднялся и Василий. Он лёгкой пружинистой походкой направился в дальний угол подворья, где стоял крепкий сруб колодца, зачерпнул ведро воды и вылил её на себя. А из избы с полотенцем в руках к нему уже поспешала бабка Параскева.

– Васятка, что ты делаешь, дурья твоя башка! Вода-то, чай, студёна, далёко ль до хвори? Ах ты, батюшки мои! Обтирайся скорее да за стол! Пока вы с дедом тут языками мололи, завтрак-то совсем простыл.

– Ничего, бабушка, мы и холодный съедим.